Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА] - Эмиль Офин

— Так вот, стоял я около этого чертова болота и прислушивался к ударам орудий. Они доносились с той стороны, откуда мы ночью пришли. Настроение у меня было неважное: здесь нас должен был встретить проводник-партизан, а его почему-то не было.

Из лесу вышел главстаршина приданного мне отряда морской пехоты. Спрашиваю его:

«Ты уверен, что мы именно в этом месте вышли из болота?»

«Так точно, уверен. Я тогда же зарубил, вот… — И он показал на зарубку, сделанную на старой корявой березе. — Я, — говорит, — шел сюда доложить: радист установил связь».

«А он передал, что мы здесь уже вторые сутки и никого еще не встретили?»

«Так точно, передал. Получено приказание — ждать, проводник должен прийти».

Старшина вынул короткую матросскую трубочку и, не зажигая, стал ее посасывать. Видимо, нас обоих волновала одна и та же мысль.

«Проводник сильно запаздывает. Не напоролся ли на кого-нибудь?»

Матрос кивнул.

«Может быть и это. А может, мы отклонились от направления и он нас теперь разыскивает. Артиллеристы, когда прикрывали нас, подняли такой аврал, что не мудрено было сбиться. А может…»

Внезапно он осекся. Мы одновременно обернулись и схватились за оружие: в нескольких шагах, спокойно прислонясь к сосне, стоял деревенский паренек. Полушубок, перепоясанный веревкой, весь в заплатах; подшитые валенки, прядь светлых волос торчит из-под старенькой шапки, через плечо перекинута нищенская сума-котомка.

Паренек не испугался наших пистолетов. Только обиженно заморгал пушистыми ресницами.

«Ну вот, — говорит, — я ведь здесь давно стою. За это время вас обоих пристрелить можно бы».

Голос у него был ломкий, юношеский. Помню, в тот момент, братцы, стало мне здорово неудобно. Сами вы командиры, понимаете…

Я спросил:

«Откуда ты, парень?»

Я отлично видел, что он сдержал смех.

«Я, — говорит, — ваш проводник, товарищ старший лейтенант, и я вовсе не парень».

Ну, тут мы, конечно, опустили оружие.

Паренек, знаете, оказался девушкой. Я пожал ей руку.

«Мое имя — Лаврентий Николаевич, так и называйте. А это мой заместитель — Михаил. Нам с вами, — говорю, — полагалось встретиться около восемнадцати часов вчерашнего дня. Где вы задержались?»

Девушка объяснила: произошло это, мол, потому, что мы отклонились и вышли к лесу левее назначенного места. Потом повалил снег, он помешал продолжать поиски, пришлось дожидаться утра.

«Полчаса назад мне бросилась, — говорит, — в глаза ваша зарубка. Дальше все уже было просто. Я ведь хорошо знаю эти места и по следам легко нашла овраг, где ночевали вы и ваши люди — всего десять человек.

С вами рация и четыре легких пулемета. А лыжи свои вы зарыли там в снегу».

Михаил даже присвистнул.

«Ну, сильна!»

Я, сознаюсь, тоже не мог скрыть удивления и спросил, как ей удалось так незаметно подойти к нам.

«Я умею это делать, — без всякой рисовки ответила девушка, — я родилась и выросла в здешних лесах. Поэтому начальник партизанского отряда и послал меня к вам».

Михаил с уважением глядел на маленького проводника, а я сказал то, что обычно говорят командиры в таких случаях:

«Вы действовали умно и находчиво, благодарю вас. А теперь идемте, и так много времени потеряно».

Девушка молча повернулась и зашагала в глубь леса. А Михаил на ходу склонился к моему уху:

«Проводник-то — порядочек!»

Мне тоже девушка эта понравилась…

Клыч оборвал рассказ и покосился на жену.

Александра Васильевна, улыбаясь, пожала плечами.

— Начало прямо как в кино, — заметил один из офицеров.

— Как в кино, — повторил Клыч. — Метрах в пятидесяти от дороги, в глухой чаще, среди кочковатого болотца, чернели остатки пожарища. Когда-то здесь стояла полуистлевшая от времени, заброшенная избушка: гитлеровцы, чтоб им ни дна ни покрышки, прочесывая лес, сожгли ее на всякий случай, сохранилась только груда обгорелых бревен. Вот сюда-то на рассвете следующего дня глухими путаными тропками привела девушка наш отряд.

Стоял мороз, и мы с сожалением смотрели на уничтоженное убежище, а девушка сказала:

«Там, внизу, есть подпол. Я здесь бывала».

Я приказал Михаилу поставить трех человек на временные посты, а с остальными взялся за работу.

И впрямь, разбросав бревна, мы увидели заржавленное кольцо. Я дернул за него. Крышка не поддавалась.

Молодой матрос, Павлом его звали, отдал снайперскую винтовку соседу и тоже ухватился за кольцо.

Тут вернулся с развода Михаил.

«Разрешите мне…»

Надо вам сказать, что старшина был крупной кости человек. Он легонько отстранил Павла, взялся за кольцо, широко расставил ноги, напрягся. Раздался треск, и матрос вместе с крышкой отлетел в сторону. Все бросились к отверстию.

Я сейчас же скомандовал: «Назад!» — потому что увидел на обратной стороне крышки крюк, вырванный из гнилого дерева.

Ребята наставили автоматы в отверстие подвала. Михаил лег на снег и прислушался, потом встал и с пистолетом в одной руке, с карманным фонариком в другой стал осторожно спускаться. Вниз вела лесенка, ветхая, скрипучая.

Подпол оказался глубоким и обширным, только в углу валялись пустые дубовые бочонки и у стены стоял деревянный чан, вроде из-под квашеной капусты.

Пока радист приспосабливал на перевернутом бочонке аппаратуру, остальные натаскали свежей хвои и устроили вдоль стен подобие лежанок.

Клыч замолчал и виновато улыбнулся.

— Странное дело, друзья. Ведь миновали едва одни сутки, как я познакомился с девушкой, а меня уже ровно черт в спину толкал; хотелось все время, чтобы она была рядом.

Гости засмеялись, поглядывая на Александру Васильевну. Та шутливо погрозила мужу пальцем.

— Я вышел наверх, — продолжал Клыч, — смотрю, девушка притулилась под корневищем старой сосны и крепко спит; старенькая шапчонка смешно сбилась на одно ухо, полушубок весь драный — прямо смотреть жалко.

Я поправил ей шапку, думал, проснется, — куда там, спит как мертвая. Поднял тогда я девушку на руки, снес в подпол, опустил на охапку хвои. А она все спит. Видно, тридцать-то километров хода не фунт изюму. Потом я взял матроса за рукав и отвел в сторону. «Как же, — спрашиваю, — насчет крышки, Миша? Давно это было или кет, все равно: человек, заперший погреб изнутри, должен был как-то из него выйти».

Мы принялись осматривать подпол. И вот в стене, когда отодвинули чан, нашли отверстие. Тут начинался длинный узкий лаз. Оттуда пахнуло свежим морозным воздухом.

Я включил электрический фонарик и пополз вперед. Михаил за мной.

Некоторое время мы продвигались в тишине. Наконец впереди показалось что-то белое. Снег. Я спрятал фонарь и обеими руками принялся разгребать сугроб. Лаз привел нас в небольшую впадину под корнями упавшей сосны, в нескольких шагах от дороги.

Мы вернулись в подпол, и я приказал замаскировать крышку погреба бревнами и снегом, а для входа и выхода пользоваться только лазом.

— А страшно было, папа, ползать в темноте под землей? — спросил сын рассказчика, весь подавшись вперед.

Клыч покачал головой.

— Нет, Серёжа, страшно было другое: ждать — день, два, три, — не имея уверенности, что это и есть нужная нам дорога. Она была узкая, прямая, и чаща подступала к самым обочинам; насколько хватал глаз, дорога была выстлана уложенными поперек, скрепленными между собой бревнами.

Михаил сказал про эту дорогу:

«Ишь постарались фрицы, леса нашего не пожалели. Однако ж по краям дороги деревья не тронуты, а ведь фашисты всегда вырубают лес по обочинам — боятся партизан».

Тут подошла к нам девушка.

«Здесь нет партизан, — сказала она. — Этой дороги раньше не было. Ее прорубили гитлеровцы для связи с их жихаревской группировкой. Партизанам здесь не укрыться — лес очень мал: тридцать — сорок километров вдоль и поперек. Фашисты прочесали его и успокоились. Селений здесь никогда не бывало, лес да болота. А место называется Макарьевская Пустынь».

«Почему Макарьевская?» — спрашиваем.

Объяснила она, что жил здесь скитник, расстрига-поп отец Макарий, отлученный от сана за разгул и пьянство. Жители окрестных деревень считали его святым, но также поговаривали, что был он просто атаманом-разбойником. Избушка, под которой мы укрылись, — остатки его скита.

А Михаил отпустил шуточку: наверно, мол, выпить был не дурак, ежели посчитать бочки в погребе.

Я посмотрел на заросшее, осунувшееся лицо матроса и покосился на девушку: «Неужели и я такой?» Неприметно вздохнул и спросил:

«А нет ли, часом, здесь другой дороги? Что, если тот, кто нам нужен, проехал по ней, а мы здесь сидим и ждем у моря погоды?»

«Другой дороги нет, — уверенно сказала девушка. — . Разве стали бы фашисты прорубаться через лес, укладывать елани, если б она была?»

Внезапно запищал зуммер полевого телефона. Я схватил трубку. С другого конца провода ответили: «Докладывает пост номер один. Вижу двух мотоциклистов. Следуют в вашем направлении. За ними — никого. Моя видимость — километра три». Я приказал продолжать наблюдение.